HORROR VACUI
1.

мухи амурные бродят на цыпочках ах
красным несёт за версту – скоро октябрь
нежности шею цыплячью свернули зачем?
я не хочу не хочу делать из мухи слона

кто-то мой дом срисовал на ладонь и унёс
сердце кошачье ты не мяучь не мурлычь
если бы я говорила на всех языках
то не сказала бы ни на одном ничего

что-то уже навсегда изменилось в крови
словно вспорхнул воробей и с ветки осыпался снег
я иногда понимаю зачем я живу
но не скажу никому ни за что никогда

2.

вдруг георгины – выдох, осень – выдох, вдох
фаланги длинных пальцев мне мерещатся в стихах на курьих ножках
я истекаю содержаньем книг когда луна
и оседаю пылью на предметах
и тени мелом обвожу…
нет-нет, не помогает
они молчат как палец на губах
нет хуже ничего чем быть одной из них…

рывками осень начинается и глохнет
теряя скорость, превращая воздух в дождь кромешный
нет-нет не то… послушай, вот послушай
оконное стекло сожрало за ночь профиль
овал лица на подоконник сполз осенней лужей
в которой отразятся облака и дна не будет видно…

как отвратительны порой бывают небеса…

вот-вот ноябрь
вот-вот прольётся акварельной речью голос
вслед наспех скомканных подробностей октябрьских
чем ближе к ноябрю тем больше пауз – и
как комментарий к одиночеству – в глазах
по самые зрачки нападал за ночь снег.

3.
                                Патриции

изумрудным снегом истекает лето
думали зима – заблудились позже
плакали – весна и влюбились где-то
между золотым и небесно-мокрым…

вспоминали детство – запустили змея
думали по белому – чёрным не страшно
думали по-чёрному тем страшней чем дальше
чёрно-белый текст становился злее

выплакали глазки – принесли другие
в городе у моря всё не так-то просто
…не мурлычит птичка не рычит ворона
не горит бумага не живут стихи.

4.
                            Саше Белых

Всем тем, кому давным-давно за осень, за
полночь, Саша, мельниц ветряных хватает ветра,
чтобы загнулись наперстянки, колокольчики, левкои,
слова, покинувшие опостылевшие книги
и мудрецов в расшитых кимоно…

Там, Саша, там воруют воду водоносы
там мягким языком шелковым, зализывают, говорят одновременно,
там словно изумруды, слова мерцают в воздухе и вне,
страшно думать на языке китайском
о пыли, что вернулась в место,
где только что ты не был... или был? – какая разница…
как пусто Саша думать вообще
в метель японскую из пенных брызг морских,
слетевших со страниц
полуистлевших иероглифов, вишнёвых лепестков
и прочей дряни…

Здесь, Саша, разорённый сад,
войди по линии разорванной бумаги —
там мальчики, сидящие у врат, тебя пропустят
не потому, что дождь и некуда идти – никто не знает почему…
здесь, Саша, думают на языке богов не чаще, чем на птичьем,
обмениваются шелудивыми словами,
плетут лавровые венки – и целый день
пьют молоко, не крошат хлеб, ни с кем не говорят…

Здесь небо перечёркнуто ветвями и те`нями земля,
ты никогда не угадаешь, где встанет солнце,

кого б ты не душил в объятьях —
тоска все та же…

Здесь, Саша, дерево есть (то ли вишня, то ли слива), под которым
Мисима, косточки выплёвывая, плачет… что-то пишетм справа налево, иногда
кричит…
но ничего не слышно, Саша, сильный ветер…

когда отступит море, оставляя
на берегу ракушки, мидии, креветки,
ты встретишься слева направо с ним…

урбанистические пароксизмы

1
                    Omnia mea mecum porto.

выдави из меня зверя – раба – гада
млеко полыни – кровь комара – жабу
муравьиные яйца – жало – смех – влагу
рафинад страха – суку – стерву – заразу
выдави дуру – тварь – идиота
третий глаз – рыбьи жабры – урода
мертвеца – тирана – издёвку
страсти – хохот – позор – верёвку
выдави во мне кровь – тоску – печень
выдави из меня всё чтобы нечем
было излагать изрыгать давиться
чтобы нечем было с тобой проститься.

2
                        Владивостоку с любовью

я надену для тебя из крапивы платье да
с недобитых мух и ос сделаю венок
рот порву ради улыбки ради светлой ради
и пущу по злачным венам ток
только не греми так громко временем в обрез над ухом
не в себе
только не води смычком звероголосым не зуди
на моём ребре

воздух воздух мухоморный город цап-царап
цыпа-цып мой цуцик затрапезный – цыц
цыц скуловорот —
ни сожрать тебе меня ни выпить я
сдохла на сто лет вперёд.

3
                        Оксане Борисовой

воробей чирикает и не спрашивает
было это или не было
это есть
молчит девочка глазами коготковыми
смотрит смотрит булыжник на неё глазами влюблёнными
не без слёз
в чикчирикнутом городе кто над кем сжалится
кто ж над кем...
а у него жилы полые
а у неё глаза голубые
да сердце
и другого нет…
осень урбанистическая
в сложенных крылышках бражника
есть на то воробей – что же ты?
кто-то уже носом водил спрашивал
не съедобен ли воздух здесь?

И какого тут собственно воробья спрашивается…
хуже боли может быть только её отсутствие
воробей чирикает и не спрашивает
страшно ли тут кому
не страшно ли...

4
                Александру Дёмину (Дёме)

…город оперных ветров да щекотных слов,
заблуждаясь, легко взять за горло, смеясь,
здесь, на пасмурном берегу великого языка,
захлебнуться им проще, чем хлеб и вода,
и жирует, жирует земля от поэтов,
преданных ей навсегда, навсегда.

…это лирика мусорных урн,
озверевших вещей, одичавших дорог,
я бегу, и бегу и бегу, и бегу и бегу,
я всё сразу – стрела, и мишень, и меткий стрелок,
и я убежать не могу.
…и пока я училась смеяться всерьёз и прилежно -
совсем разучилась я плакать, не знаю, что хуже,
кровью набухнуть хочу я в предметах печали,
пылью забиться под ногти ей, смерть, как охота,
осень, представь, наступает в стихах, как в природе,
воздухом псовым алчно дышит охотник,
нет ничего, за что можно хвататься зубами,
нет никого, чтобы выбить мне зубы.

…кошка-кот прошмыгнёт с воровством во рту…
воробей промелькнёт сквозь лето из сердца вон…
изо всех углов и щелей тянет в пустоту…
утро браво поднимается кирпичною стеной…
враждебной зеленью ощерится вдруг город мой…
соловьём защёлкают вороны, поползни, коростели…
…спаси-господи-помилуй – пристрели.

5
                            Михаилу Павину

…есть лукоморье за углом,
там ходят-бродят вверх ногами,
пьют не закусывая воздух,
подкуривая сигареты взглядом…
там инвектива с парадоксом
пешком в обнимку по светланской…
там чёрно-белый five o`clock
там ne quid nimis круглый год,
там жёлтый шарф – fa brutto tempo,
там это – то, а то – не это…

я уезжаю налегке
с улыбкой в сжатом кулаке.

6
                        Нике Дзидзоевой

я уеду в ванино
чистить душу пёрышком
воробьиным пёрышком
чистить душу в ванино
я уеду поездом
я уеду засветло
утром-рано-вечером
сикось-накось в ванино
я уеду поездом
я уеду замертво

в дождь cедьмого месяца
я уеду поездом
чистить чистить пёрышком
чистить чистить в ванино
душу душу душу
___________________________________
* http://spintongues.msk.ru/tatiana_z.html

из книги "Карточный домик"

+ + +
к тебе я прихожу
из неопределенности
с свечением в глазах
по случаю влюбленности.
коротким словом "лифт"
я пользуюсь с опаскою,
и в дверь твою звоню,
покрытый мрачной краскою.
но вот проходит год —
и дверь не открывается.
я слов не нахожу,
как это называется.
вздыхаю тяжело
в порыве огорчения
и быстро ухожу,
и уношу свечение.

+ + +

Из чего можно сделать прерию?
Из пчелы и цветка клевера...

Эмили Дикинсон

Из чего состоят зеркала?—
Из стекла с отраженьем мурла.
Если нету мурла у стекла —
Ни к чему зеркала. Усекла?

+ + +
На Столовском стояла Бокалкина
тонконога, прозрачна, нежна,
отражая огонь Зажигалкина
в виноградных глубинах вина.

Белокошкин царапал Кушеткову,
Табуретич валялся в углу;
кто-то крикнул, что съели Таблеткову —
только Криков умчался во мглу.

Под Дивановым ерзала Мышина,
угодившая в старый капкан.
А Закатенко вляпался в Крышину,
как последний влюбленный пацан.

+ + +
Я помню день чудесный,
когда все это было,
как листья в ритме вальса
кружились на лету.
По улице Светланской
промчалась Крокодила,
кусочек одеяла
державшая во рту.
Вокруг жужжали шершни,
трамвай летел галопом,
на шляпке Крокодилы
настурция цвела.
Промчалась вихрем дева
с притопом и прихлопом,
она, как сад весенний,
зеленая была!

+ + +
Помню запах цветущей саванны
И зеленый как яблоко, пруд,
Где росли, где росли одуваны,
Где они и доныне растут.

Было все равнодушно и странно,
Вы молчали, и я промолчал.
Лишь стволы голубых одуванов
Субтропический ветер качал.

И тогда совершенно нежданно
Вы сказали, что любите джаз.
И всю ночь господа одуваны
Пели теплые блюзы для нас.

+ + +
Как близко облака
от сонного шезлонга,
Как вдаль они ползут
медлительно и лонго,
как сладко млеет слух
от сахарного сонга
про первую любовь,
про "take me to your heart".

Как глупо и смешно
кричать "don't move", минутка!
Как сердце далеко
от сонного рассудка;
И, вслушиваясь в стон
урчащего желудка,
Я верю – ты со мной,
и "and will never part".

Как сладко стелет день,
и как аморфно ложе.
Одежды, стыд и страх
оставлены в прихожей.
Жара – наш верный страж,
и подкуп невозможен.
Лети домой, печаль,
Скорее улетай.

Как солнце горячо
в угарном газе "фанты",
как по небу плывут,
курчавясь, элефанты.
И плавятся в часах
часы и секунданты, —
а значит, будем жить
до "till the End of Time".

из цикла "Парижская проза"

+ + +
Вот ещё несколько стихотворений поэта – Дмитрия.
Это уже не те стихи, что раньше,
Это стихи другие.
Это стихи не того светлоголового юнца,
что бегал по редакциям дешёвых газет
в поисках левого творчества –
это стихи другого юнца,
который бегает уже по другому.
Все они (стихи) посвящены уже не той кареглазой девчонке,
что училась играть на флейте –
они посвящены другой кареглазой девчонке,
В них вы уже не найдёте этих, присущих ему солнечных зайчиков –
Им на смену пришли другие животные.

То, о чём говорит поэт – это другие проблемы
(а совсем не те).
Он уже не пишет о давно забытой войне,
Он пишет о войне незабытой.
Те глупые абстрактные эпитафии,
куда и кому они делись и дались?
Вместо них – другие абстрактные эпитафии.
Чувства персонажей изменились –
Их не стало.
Да и сами персонажи изменились в ту же сторону.
Они уже едят по-другому,
пишут другие буквы,
смотрят в другую сторону,
моргают другими глазами,
пукают другими газами
и разговаривают другим голосом.

Женщины уже не женщины,
Мужчины уже не мужчины,
И вместо детей у них рождаются
другие существа.

+ + +
Я живу в Булони,
в комнате 12 квадратных метров.
У меня есть Шкаф, телефон и раскладушка.
Я встаю в шесть утра, чтобы умыться и позавтракать.
А когда устаю вечером,
то просыпаюсь позже
И завтракаю в городе,
А потом меня мучают угрызения, что зря потратился.
В семь часов я иду на станцию,
стою там минут пять и смотрю на облако,
Хотя почему на облако? –
Иногда я смотрю на женщину.
Она висит на стене и улыбается.
Ей давно подрисовали усы и бороду,
Щетину на голых ногах и неприличные органы.
Другой бы умер на месте, а она улыбается.
Такие они, местные женщины.
Я сплю в электричке сорок минут
и не уступаю место бабушкам.
Куда они едут в такую рань
из своих тёплых спаленок?
Если я просыпаю свою остановку,
то пересаживаюсь на четвёртую линию.
Или иду наверх ждать автобуса.
Однажды я подумал, что в этом вся жизнь:
просыпаться чуть свет и ехать куда-то осенью.
И всю дорогу хотеть спать

+ + +
Утром – возвращаюсь из чёрного Сен-Дени
на штрейкбрехерской электричке,
прорвавшей оборону стачечных комитетов.
Сплю и вижу губы чёрной Эсмеральды,
трогаю ее толстые бессчетные косички на тяжёлой голове.
Кусаю её отвисшие под бременем украшений огромные уши
и слышу её вечное рэповское бормотание:
"Ço vo po, mon chor poti rouss?"

Просыпаюсь от толчка
        с силой хлопнувшего рядом
        откидного сиденья.
Кто-то выскочил из вагона,
        бросив на мои ботинки
        недочитанный "Parisien"
        и коробку от недоеденного гамбургера.
Я дочитываю газету,
        а гамбургер доедают станционные мыши грядущего дня.
Последняя страница, над которой я вновь засыпаю,
        о манифестации черных нелегалов
        у мэрии восемнадцатого квартала.
        Кого-то забили дубинками,
        кому-то прострелили ладонь.
Черная Эсмеральда на своей кухне,
        усевшись на стол среди мисок с объедками "мюслей",
        целует меня в разинутый рот.
Рядом, в соседней комнате, ее младший брат
        орёт на Зидана, плохо работающего головой,
        и сгоряча бросает поп-корн в хрипящий телевизор.
"Ço vo po?!!" – оглушает меня Эсмеральда,
        перекрикивая рой болельщиков…
И целует меня ещё несколько станций,
        пока подсевший сосед не выпрашивает у меня выпавшую газету.

Куда ты исчезла, черная Эсмеральда?
Поверю ли я, что это злобные жандармы
        ворвались сегодня в твою девичью спальню,
        заваленную дисками и бутылками пива,
        схватили тебя голую из объятий случайного клиента,
        сунули тебе в лошадиные зубы билет на самолёт
        и отправили в ласковые кенийские саванны?
Скорее я верю твоим колдовским куколкам, ниточкам и камушкам,
        которые развязались, расплелись и рассыпались.
и завистливые африканские ангельши унесли мою черную Аннабель Ли
        в свою первобытную преисподнюю.
Чтобы не пела мне в уши своё рэповское
"Ço vo po, mon chor poti rouss?"
Чтобы не целовала так нежно,
проглатывая мой рот своими чудовищными губищами.
Чтобы не думала в своей толстокостной
        заплетенной в тысячу косичек башке:
"люблю тебя, любовью, что больше любви…"

Утром возвращаюсь из чёрного Сен-Дени…

+ + +
Эти окна в доме напротив горят,
Можно заметить люстры и печки,
Цветы от моли на холодильнике
и человека, который губит яичницу.
Он раздражён на жену,
За то что она завладела телевизором,
Променять US-open на фигурное катание.
А жена гладит старые простыни
и наблюдает за юношей в обтягивающем трико.
И оба они день ото дня, муж и жена,
Размышляют о Господе.

Два пьяных юноши в обтягивающих джинсах
Сидят на автобусной остановке возле памятника.
Две студентки ждут автобуса, предчувствуя нехорошее.
Юноши курят по очереди и разговаривают.
Что-то в их разговоре раздражает девушек.
Это ужасно и подло, когда автобус не появляется,
Только двусмысленно останавливаются
машины в холодном воздухе;
Гаснут фонари, лишая надежды на лучшее,
И на пустыре тени собачьи мечутся.
Мужские голоса всё громче и навязчивей.
Все обитатели автобусной остановки,
наверное, размышляют о Господе.

Мальчики провинциального города
с риском для жизни добывают воду,
опускаясь на дно тепловой камеры,
чтобы вымыть докрасна
авто без пробега по нашей местности.
Девочки ходят в студию бального танца,
тянут свои ноги в разные стороны,
прыгают и ставят красиво пальчики
и пугают родителей стоимостью туфелек.
И те и другие встречаются по дороге домой,
Зимой бросают снежки, а летом – камешки.
Они чисты и прекрасны в любые сумерки,
и, конечно, они размышляют о Господе.

Последнюю строфу я посвящаю, естественно,
Себе, потому что, а не кому бы вы думали.
Я пишу циничные строчки,
как будто о чём-то ведаю,
как будто имею право на что-то мудрое.
Я живу за родительский счёт
все свои койка – месяцы
и презираю тех, кто пошёл работать дворником.
У меня нет самомнения, но есть способности,
Они не помогают жить, но улучшают настроение.
Если я бреюсь, то выгляжу очень молодо.
А если пиджак надеваю, то нравлюсь бабушкам.
Но самое главное, даже строча эти буквы,
Я тоже размышляю о Господе.

Алексей    СИДОРОВ

И черная ночь овладела бессонными...
Эту темную пропасть тогда называли любовью...
Если об этом, как в письмах, коротко...

+ + +
И черная ночь овладела бессонными,
Дробила им кости луны желтой палица.
А по небу мчались, сигналя клаксонами,
Багровые тени. Казалось, развалится

Земля, как шкатулка пустая и ржавая.
И только любовь, словно кошка бездомная,
Все терлась об ноги, ласкаясь и жалуясь,
Когда они падали в пропасть бездонную.

+ + +
Эту темную пропасть тогда называли любовью.
В темноте пробегали какие-то искры, когда мы касались друг друга.
И не было грани между молитвою и пустословьем,
А земля под ногами была молода и упруга.

Это было вчера, а теперь только теплые волны
Подступают под вечер уставшей и душною кровью.
И уже не печально, не страшно, почти что не больно,
Падать в пропасть, которую мы не назвали любовью.

+ + +
Если об этом, как в письмах, коротко,
Что я делал все это время?
Ждал звонка, когда дома.
Вечером выходил прогуляться по городу,
Всматривался в лица прохожих,
пытаясь найти знакомых.

Нынче на улице могут спросить сигарету,
Заговорить об Иисусе Христе,
задать вопрос “Сколько время?”
Кожей чувствуешь, что наступило лето,
А что нужно летом в городе страннику, денег кроме...

Видишь, живу без тебя. Неделя идет за неделею.
Легкое опьянение – и ненавязчивое похмелье.
Просто живу. Почти ничего не делаю.
Времени море привыкаю ногами мерить.

Кира    ФРЕГЕР

До подбородка натяну тёплое синее море...
позволь, я расскажу...
Ты можешь делать выводы...
Обо всём самом важном...
не западай на меня...
Не вороши кочергой рукопожатия
и теперь я все вечера...
"Всё пройдёт..."
потом ночнушка вышла из душа...
Пусть гениальна...
кажется я заболела...
застегнись я прошу тебя...
когда ты так весело смеешься...

+ + +
До подбородка натяну тёплое синее море
Дура чайка расскажет сказку, и во сне я
Пойду шататься шастать по долинам и по аллеям
Прощаться (здравствуй) со счастьем пойду по взгорьям

Порхать с лёгкостью дыма и летучестью газа
Хорошо уметь было бы никого не жалеть
Сжимать в кулаке сердца, оставлять в дураках столетья
Опять спать, с головой волной, и хоть раз всё и сразу

+ + +
позволь, я расскажу, как плавится разлука на вертеле лета
как шипит уголёк воскресенья на коже будней
как скоро я начинаю молчать, подражая любимым поэтам
и не отличать слова-амуры от слов-орудий

это могло бы сойти с рук, но уже не надо
как не всё ли равно, почему ты меня не тратишь
только позволь мне каплю двусмыслия в бочке правды
твои глаза — они тебя выдали, как ни прячешь

мне не заметить бы, не ходить на костёр, как на работу
не макать июльские жареные дни в Амурский кетчуп
обожжёт уголёк, а покажется, что — кто-то
позабудется сон, а окажется, что — вещий

+ + +
Ты можешь делать выводы и уезжать из города
Но сенсорного голода не утолит тригон
Я обойду все книжные окоченев от солода
А писем так и не было или сгорел вагон

Продвинутой поэзии претит краесогласие
И выглядит пародией мой стройный парафраз
Душа убита разумом — недолго двоевластие
И стёр меня из памяти твой узенький матрац

Спокойствие истерики и логика безумия
Изгнали антитезы дух из ряда словарей
Охотятся пожарные на кратеры Везувия
И жгут костры от холода у запертых дверей

+ + +
Обо всём самом важном что с нами будет
Я молчу а ты и уши развесил
Судьба не щадит себе подобных судеб
За что мне всё известно и конец известен

И зачем всё хорошо и так надёжно испорчено
Давай я твой синяк мылом отмою
Хочу голову в песок с чего такая разборчивая
Знаю только двоих самых лучших и топлю обоих

+ + +
не западай на меня, я того не стою,
а то заиграюсь, и дам тебе нечестное слово.
а молчание — оно не ржавеет, оно золотое.
бывает, что и буквы блестят, пока они новые.

я зашла подстричься, а мне отрастили
крылья золотые из пробелов и пауз.
если соскучишься, посчитай мои запятые.
ну, зачем я уже сама запала и доигралась.

+ + +
Не вороши кочергой рукопожатия угли прошлого.
Я и так повторяюсь в своих поступках и корявых метафорах.
А в том, что всё у меня хорошо, нет ничего хорошего,
как в золе стихов-близнецов нет ничего одинакового.

Я не звоню не потому что. Мне просто нечего.
И знаю, что твои волосы всегда, как мои — русые.
А в детстве были то рыжие, то обесцвеченные…
И я хочу, чтобы во мне тоже было немножко русского.

А с тобой мне казалось: важно не развитие, а отношение.
Только слова "люблю" или "не люблю", а дальше по обстоятельствам.
Одно из этих слов — угадай, какое? — пять лет ношу на шее,
и не знаю, душит оно или греет, и чем расплачиваюсь.

Я обрезаю крылья, ногти, джинсы, волосы предложениям.
Стараюсь, чтоб ни в чём не нуждались — ни в запятых, ни в контексте.
Я тебе не звоню, но ты будто бы мне отвечаешь таким же движением.
Ответное трубкопожатие, обратная сторона известия.

+ + +
и теперь я все вечера буду проводить в гей-баре
или эмигрирую в Северную Корею
там совсем перестану слушать Аквариум
рожу новое поколение и устарею

а ты ещё попомнишь меня немного до осени
а потом припомнишь с трудом при встрече
потрепало в чужой стране мне ветром волосы
там тебе не курорт и ночью на улицах бесчеловечно

там не терпят секретов и законом запрещены шторы
а в каждом сне я вижу макушки марихуаны
из-за вас с ней и вернулась хоть и нескоро
меня встретила мама с букетиком и с пакетиком манны

+ + +
"Всё пройдёт, это просто плохое настроение".
Да у меня с пятнадцати лет депрессия, мама!
Думала, ну, неделя, ну, месяц, ну, весна, обострение,
В общем, долго ещё ничего не понимала.

А тут озарило, наконец-то: ничего не закончится,
Нет края тоске, у неё сильные гены, чёрные.
И как за чужие спины ни прячется моё одиночество,
Я всегда его вижу, оно замыкает все четыре стороны.

+ + +
…потом ночнушка вышла из душа,
оделась в меня и села курить
сказала: "мне интересней слушать
стало, чем говорить"

и ей отвечало мудрое кресло:
"ты много ещё не открыла себе:
ты станешь ещё взрослее, если
и слушать скучно станет тебе"

+ + +
Пусть гениальна
Но не актуальна
В холодном море полная луна
Взгляни как эта арка Триумфальна!
И как нас носят наши имена
А нравимся ль мы им?

+ + +
кажется я заболела в этой больнице
говорю где тут морг мне хотелось бы в нём умереть
сердце злится что у пробитых вен грустные лица
если я по кому-то скучаю то никто не виноват в смерти
с post scriptum*а начиная день не забыть что эпиграф
вчера с дороги сбился заблудился в снах и часах
небом мартовским замело сюжет и стало не видно
поэтому так легко получилось начать с конца
новую жизнь закопают как клад палачи-лопатки
на лопатки положила (меня сильней) любовь в сугроб
не пачкаются шлёп-шлёп мои белоснежные тапки
земля по крышечке тук-тук душа из тела топ-топ
если по кому-то скучает пусть он не боится
она не пожмёт перчатку не покажется на глаза очкам
когда оживёт морг и выздоровеет больница
станет легче венам подобным капельницам
и похожим на лёгкие облакам

+ + +
застегнись я прошу тебя я прошу тебя спи
возьми мое сердце диски лизни мой спирт
я думала всем прощу все после тридцати
так и было я не жила после тридцати
полумесяц медовый серп поперек пути
я не вполне новая сдуй с меня пыль
вбей в меня дурь заслони от доброты
мои сны не резиновые уходи в быль
я и так уже снизила волосы до ноля
ни одну дверь не открываю своим ключом
ни одна из моих тысяч мам не понимает меня
держи меня крепко и я никогда ни о чем

+ + +
когда ты так весело смеёшься а меня нет рядом
я понимаю что не имею права страдать из-за этого
хоть кусочки разорвавшегося сердца орут на дне колодца
что если они ещё живы то только из-за твоего смеха
прерывистого как короткие гудки сотого парома
уносящего сладкую соль морского воздуха в трюме
больно когда бьют в солнечное затмение наотмашь
а в это время в твоём телефоне звучит мой любимый зуммер
и растекается по проводам твой самостоятельный голос
и растекается по ногам моя набухшая тучка
и со звоном падает твой смех в колодец и сшивает сердце
солнечными ниточками и не оставляет шрамов

Лидия    ЧЕРЕДЕЕВА

СКАЗКИ И МИФЫ ОКЕАНИИ

СКАЗКИ И МИФЫ ОКЕАНИИ

            Клубни ямса бывают хорошие и плохие.
            Хорошие клубни называют иггеремаггегенни.

только без меня без меня только не начинайте
я сейчас я иду я сильно тороплюсь
меня уже нет и не будет я надвое сказала
вот тебе и на тебе а этому не дала
хотя впрочем я серьезно я лгу я пытаюсь
нет тем петь пить путь со скатертью
моль пыль мебель всех уничтожу
что вам такое сделать а вы куда чтоб провалились
картошка проросла дети выросли кот
нюхает кресло а вот
и ты тут в кресле в строке в ногах
на душе мир все в руках а отчасти и наших
ну по рукам а этому не дала рассуждаем сначала:
пол пыль пепел всех истреблю тороплюсь бллин
я лгу лгу

            Он стал рубить корень и петь:
            "Рубись на куски! Разрубайся!"

пришло наше время и не уходит
пришли наши гости и тоже
все остается и не пропадает пропадом

муза поведай о том многоопытном муже который
я его люблю
муж говорит: рифмуй "дурында" и "рында"
а я серьезно

пора что-нибудь написать о погоде
про это все пишут значит и мне можно
только надо тихонько писать не на машинке

ветер туман и вода прилелейте мне мужа который
я его люблю
муж говорит: рифмуй "веранда" и "гланда"
а я серьезно

написала кое-что можно перепечатать
только муж пока еще не проснулся
посижу пожалуй еще немножко
гости соседи уличный шум не будите моего мужа
который устал и спит а лег очень поздно
и я его люблю
муж говорит: рифмуй "тыковка" и "недотыкомка"
а я серьезно

            Капля дождя первая – девушка Акоа.
            Капля дождя вторая – девушка Акоа.
            Капля дождя третья – девушка Акоа.

этот час наш почему бы и нет
солнца пока нет оно будет позже
одеяло тоже наше в очень толстую клетку
чего бы еще присвоить спасибо и на том
крем крем подушки четыре ножки стула
ну как тебе говоришь смотри смотри на меня
что делает этот магнитофон поет о главном
что делаем мы в такт в такт в такт
тянем одеяло на себя отпускаем одновременно
теперь опять слышно в трубах шумит вода
хлопает дверь подъезда хлопает дверца машины
чешется все на свете я несу попить

            Как флейта и раковина,
            звучит приветственная песнь.

держись пичуга держись на ветке уйди-уйди
толкни нам речь спустись на землю сойди
что ты что ты какой ты теперь ты
куда же ты сядешь где же ты будешь а

держись пичуга катись по ветру перемещайся
прямо в глаз прямо за нас еще раз
вали-вали отсюда пошел прочь
дай брошку дай кошку укушу

держись пичуга подай лапку спи в седле
спинка прямая животик втянут глубокий выдох
тянем-потянем можем-поможем побежим
и полетели на головушку сели

Женщина повернулась к костру
и выжгла себе один глаз. Тогда
духи оставили ее.

эта песня про корабль
не то чтобы он был
но его и не было
он стоит на якоре
а иногда подходит к берегу
и слышится страшный треск
о моя душа
в руках аку-аку хити капура
отражения месяца
очень большие волны
делают камни круглыми
делают песок и воду
много делают очень много воды
вообще-то это море
а в нем лучший корабль на свете
он белый-белый
и синий
и с парусом из папируса
с ожерельем из фонарей
о моя душа
в руках аку-аку хити капура
отражения месяца
этот корабль женщина
но иногда он мужчина
люди мало о нем знают
его лучше не звать по имени
но этот корабль называется

Юлия    ШАДРИНА

Стихотворение на античный сюжет
Современная баллада
…или возьмут меня в жены...
Ностальгия по марту
ТЕМА С ВАРИАЦИЯМИ

Стихотворение на античный сюжет

О сыне усыновленной души,
об ее же дочери
и еще одном ребенке,
без рамы,
обложки,
пюпитра,
собравшихся за одним столом
с одним на всех яблоком
речь веду.
– Подайте на пропитание, –
вошедший карлик помялся,
с ноги на ногу переваливаясь,
получил яблоко и ушел.

Вошла Елена, в морщинах,
без грима.

Троица встала.

P.S. Так не состоялась
Троянская война.

Современная баллада

И она приходила каждый вечер
на это кресло
и садилась, ноги протянув в каблуках.
И каждый вечер он
показывал ей картину,
на которой трое, бутылка вина и крылья.
И она каждый вечер спрашивала,
любит ли он ее,
а мистер Ли отвечал,
что абонент не может выйти на связь
и так далее,
до завтра.
И каждый вечер спрашивала она снова,
любит ли он,
а он просил ее сделать массаж ступни,
а она принималась за спину.
И вечер каждый проходил за сниманием
туфель –
много ремешков и всего лишь одна пряжка.
И он не отвечал на вопросы,
а только говорил о своей работе, которая все.
И каждый вечер маленькая Анабел Ли
приходила за ответом,
желая узнать, любит ли он.
Но он отвечал: не знаю.
И миссис Ли плакала,
так как думала,
что только она
может не знать таких вещей.

Бедная Анабел Ли!
О, бедная Анабел Ли!
Бедная, бедная Ли!
Она не знала,
что он просто не может любить.

+ + +
…или возьмут меня в жены,
или возьмут…
Нет, похоронят.
Или петь буду я,
или петь…
Нет, не песня.
Уже склонила колени,
склонила…
да призадумалась:
что за песня такая моя,
и все у колен твоих,
у колен.
Стоит да качается,
тень качается
мимо да в профиль.
Нет, не возьмут меня в жены,
не возьмут.

Вот и ночь снова настала,
ночь,
в окнах все месяцы,
только провода все гудят,
все гудят,
все над городом.
… или возьмут меня в жены?

Ностальгия по марту

Вороны мои и вороны
прилетели ко мне под окно,
пересчитывать вас я устала,
что вы перья чистите, гадкие.

Вороны мои и вороны
что-то молча сидят, не каркают,
видно, ждут от меня знака,
а я -- про значенья и признаки.

Признаков много у марта:
первый -- вороны и вороны,
второй -- болею себе на здоровье,
третий -- на улицу как кошку тянет,
послать бы к чёрту эту работу,
четвёртый -- вокруг мужики похотливые,
задать бы им по первое марта.

Вороны мои и вороны
ждали что-то да и закаркали,
я им: "кыш! кыш!" -- они улетели,
жаль, что сама я не каркаю, --
рассказала бы им,
как девушка одна не заплакала...
Вот и ещё один признак у марта --
не плачь весной, детка,
уже распустились тюльпаны.

ТЕМА С ВАРИАЦИЯМИ

+ + +
Быть в мире, где так мало есть мужчин,
где жеребец тебе бретельку поправляет,
юнец с метафизической усталостью в глазах
о Дао беспрестанно вопрошает,
где на диванах разлагаются останки,
того, что было, в стареньком трико,
где вкруг бутылки и консервной банки
цитируют Бодлера и Фуко…
Быть в мире, где как мамонты мужчины,
я думаю, наверно, есть причины.

+ + +
Неделю зной,
неделю май,
неделю жарко обнимай,
пока, как маленький щенок,
в колени тыкается ног,
пока еще не приручен,
пока он пред –
почти влюблен,
пока не пал,
пока звонок
не выстрелил тебе в висок,
пока игривое "люблю"
не вставил в вену, как иглу,
пока еще стучат дожди,
возьми и заживо сожги.

+ + +
Быть в мире, где антитеза
есть способ существования,
там
себя белого днем, снабдив перьями для подобности,
выпускать, как шар в небо, на коротком поводке,
показывать прохожим и кричать "ай-лю-лю".
Там
себя черного, ночью сажать в кресло напротив,
рисовать ему рожки, заставлять высовывать язык,
смеяться и плакать, гладить его по головке.
Там
для пущего интереса менять их местами:
черненького выпускать днем, а белого – ночью.
Кругом и так много серого.

+ + +
Быть в мире, где много мух мешает
полету, наверно, несложно.
Сидеть за чашечкой чаю,
вспоминать "я к вам летал,
летать еще быть может",
знать, что все авиарейсы по расписанию,
а кто-то третий готовит кофе.
Приходить опять в это место,
за этот столик,
ты почти равнодушная птица,
думаешь, стоит ли заниматься
сравнительным анализом усов и бород,
ведь ты любишь чайные розы,
а тюльпаны всегда получаешь.
Сидишь почти что вдвоем в этом мире…