БИМС
Группа БИМС
существует с 1997 года,
в неё входят художники, скульпторы, дизайнеры,
фотографы.
Важнейшим своим делом группа считает творческий проект "Бурлюк
во Владивостоке",
способный, по мнению ее участников, сблизить русскую и японскую культуры.
Страница основана на материалах —
http://bims.webrabota.com
АНИСИМОВ
Коровы, позы и трава...
Ах, это черное на черном...
+ + +
Коровы, позы
И трава.
Поля, поля, поля, поля…
Дом,
Огород
И человек.
Век, век, век, век…
Душа – потемки,
Солнце – зной
И Магдалины вечный вой
Вой, вой, вой…
Кисть,
Холст
И воронье.
Вранье. Вранье.
+ + +
Ах, это черное на черном,
Ах, это белое на белом.
С холстов,
С бумаги
И картона
Взирают кляксы беспредметно.
Ах, эти линии на черном,
Ах, эти линии на белом.
Холсты,
Бумагу
И картоны
Пересекают,
Искривляют.
Стремятся вверх,
И вниз спадают,
И композиции рождают.
Про то, что черное на черном.
Про то, что белое на белом.
Да, я еще живу. Но что мне в том
Когда я больше не имею власти
Соединять в сознании одном
Прекрасного разрозненные части.
1.
Ночные окна увлажняют грусть,
жизнь приобщает к хоровому пенью,
где темы в большем далеки веселью,
но то и к лучшему, быть может, ну и пусть.
Идет все чередом. Свой отстояв кафтан
с достоинством, где сумрачная Лета
ласкает берег мертвой плотью вод, жизнь
обретая как-то, где-то
устойчивость, себя стремит в шалман,
где правил нет, и правых тоже нет.
Да, я еще живу. Но что мне в том,
коль в жизни собственной я словно за бортом,
пловец извечный в судороге лет.
Душа больна. И беспризорно даль
в глаза утершись горизонтом смутным,
огнями окон подмигивает блудным
сынам, в душе их детской оттачивая сталь.
2.
Мир ночных интерьеров, как мера
пустоты, нас пугает и мучит. Остервенело
повторяется обратный путь, поход
в никуда. Страстных взглядов стрельба без порчи
растворяется в мареве ночи
без следа, без особых хлопот.
В детских замках, в песочной кормушке
отворяют дверные заглушки
до сих пор, в мир вчерашнего дня.
Нас зовут паруса бригантины,
Что ветрами попуток гонимы,
Нам обочины небом стеля.
Все, что было, останется с нами
Навсегда, навсегда – парусами
Осенив наши скучные дни.
Уходящих ладья канет в дали
где плетут свои гнезда печали
где от слез никуда не уйти,
ограняя земные пути тех, кто жив.
Утро
Раннее утро. Рука раздвигает шторы,
как фалды костюма уставшего дирижера
иль скрипача, пианиста, картина, достойная взора,
обнажает чахлый пейзаж, на горизонте горы,
одинокие взрывы листвы, в ярком пятне восхода
и это все именуется кратко – природа
Северного полушария или какого другого
неважно; день обещает сырость во второй половине
дня, неспешно бегут минуты; полумрак квартиры
вновь нагоняет скуку, рассыпая стекло, проплывает в окне пирога
облако, в синем разливе, приближая возможное – рядом
иль недалече; доверчивым взглядом
тупо смотрю, погрузившись в объятия кресла,
зеваю, пробуждаюсь не сразу, а постепенно.
Все повторяется снова. Репродуктор ворчит надменно,
уминая мозги в область чувств, как сбежавшее тесто
из посуды, цвета белой эмали, стали.
Михаил ЭЙДУС
Эпиграф
Землеройка и тень
Эпиграф
В дальнейшем буду настойчив только в том,
чтобы каждую минуту жизни, вылизывая всю
ее без остатка, добираться до самого донышка,
и в нем, непременно отразившись, наблюдать свою,
пусть перепачканную непонятно чем, счастливую
физиономию, нисколько не успокоенную, еще более
неугомонную и живчикообразную.
А на собственный вопрос – каков и кто Я сейчас?
заполучить свежеобглоданную, еще пахнущую
молоком невинности, неокрепшую косточку,
брошенную языкастой, игриво-радостной мордой,
для моих замотавшихся, вконец перекрученных
мозгов. Да с тем и отправиться: куда угодно,
на все согласно и как-то беспечно
помахивая хвостом.
Землеройка и тень
Опять лежу, опять в лугах. Вначале носом кверху
глаза прикрыты – живу ушами. Птички, кузнечики, урчанье
живота, голод – что за дрянь? Может, умереть? Избавиться
от этого надоедливого, животного состояния, или влюбиться
по уши, – чтобы не слышать, а если по- плотнее полюбить,
то может, и не чувствовать вовсе. Да, пока, пожалуй,
– влюблюсь. Опять лежу и слышу: птички, кузнечики
и что-то там в кустах шуршит, возится и вот-те здрасьте –
– чешет прямо на меня. Испуг? Не надо. Лежу спокойно,
жду. Закрыл – открыл глаза, повернул голову,
вижу: что-то черное, крысообразное, но не крыса. Пока без
запаха, хотя уже близко. Ага! Так это землеройка –
пушистая слепышка. Ну что ж, шурши сюда – с вопросом
ты, я вижу; по носу твоему проворному, по хоботку
неугомонному. Не нос, а просто – ух! Зачем ему глаза?
Так, ладно, говори вопрос. – Что? За тобою ходит тень?
Но кто она, понять не можешь?
Болезнь твоя – прекрасна. Она есть тайна, целый мир,
в который мы до времени не вхожи. Чтобы узнать ее –
приходится познать себя от самой сумасшедшей радости
до нестерпимой боли. Вот все, и остается лишь вопрос –
а хватит ли терпенья? Ведь тень твоя прямое отраженье
души. Той, что не может ложью быть и миром наслаждаться,
пусть даже и на час, а впереди ведь – жизнь,
и может быть – твоя. Да, странное явленье, и очень верное
притом, и отражает без смущенья все, и не упустит
ни мгновенья. Вот, слышишь? – и сейчас она
хохочет где-то рядом, а вот и повернула нос, нацелившись
в ближайшие кусты…
Ну что ж, и ты не жди, беги туда, где что-то манит.
Прощай, и по возможности не ври, и подружись а
Если доведется – полюби свою единственную, верную
Всегда подругу – она душа твоя.
