ШАГИ ПЯТИЛЕТОК

Маргарита    АЛИГЕР

Валентина    АНДРИУЦ

Анатолий    БОЧИНИН

Михаил    ГУТМАН

Петр    КОМАРОВ

Лада    МАГИСТРОВА

Новелла    МАТВЕЕВА

Маргарита    АЛИГЕР

Владивосток

Владивосток

Крутой обрыв родной земли,
летящий косо к океану,
от синевы твоей вдали
тебя я помнить не устану.
Продутый ветрами, сквозной,
бегущий в небо по карнизам,
сияющей голубизной
насквозь проникнут и пронизан,
свое величье утвердив,
ты смотришь зорко и далеко,
родной земли крутой обрыв,
крутой уступ Владивостока.

Клубится розовая рань.
Играют солнечные блики.
Со всех сторон, куда ни глянь,
сияет Тихий и Великий.
Он очень ярок и могуч,
но испокон веков доныне
он только плещется у круч
моей земли, моей твердыни.

На голубом твоем краю,
моя земля, моя родная,
основу скальную твою
как собственную ощущаю.
В составе угля и руды,
в пластах гранита и урана
мои раздумья и труды,
мои поступки и следы,
моя судьба навек сохранна.
И радость встреч и боль утрат,
что мною щедро пережиты,
в глубинных тайниках лежат,
вкрапленные в твои магниты.
И, принеся в мой быт, в мой труд
свои глубокие законы,
во мне незыблемо живут
магические свойства руд,
земли характер непреклонный.

И в лучезарный ранний час
над гулкой океанской бездной
я ощущаю в первый раз,
насколько стала я железной.
Сквозь расстоянья и года,
в потоке вечного движенья,
я чувствую, как никогда,
закон земного притяженья.
Не побоюсь вперед взглянуть
и верить жизни не устану.
Благодарю судьбу за путь,
который вышел к океану.
Пусть он бывал со мной жесток,
обходных троп не выбирая,
твоих глубин незримый ток
меня берег, земля родная!

Владивосток, Владивосток,
крутой уступ родного края!
 

Валентина    АНДРИУЦ

Бездомная птица ко мне прилетела...

+ + +
Бездомная птица ко мне прилетела,
Воды попросила напиться.
Глоточек глотнула
Бездомная птица
И с болью в глаза поглядела.

– Не хочешь ли, птица,
Со мной поселиться?
Мне в доме пустом одиноко.
С тобой заживем
Как с сестрицей сестрица... —
Но птица попятилась боком:
– Не надо, – чирикнула, —
Так не годится —
Я вольная,
А не бездомная птица.

Анатолий    БОЧИНИН

Оглобля
Смотрюсь перед девчатами...

Оглобля

– Уймись, Иван, – глаголят мужики. —
Ты мастер спорта. Но в поселке нашем
Крестьянский бой боксеру не с руки.
Ведь в драке мы руками зря не машем.
Зачем тебе испытывать судьбу?
Пустырь не ринг. Нет судий. А оглобля,
Которая, ломаясь на горбу,
Созвучна с междометием: "Ого, бля!.."

+ + +
Смотрюсь перед девчатами
Просвеченной до донышка
Бутылкой распечатанной
И выпитой из горлышка.
Кричу: "Привет, пернатые,
От счастья ошалевшие!"
Как пес живу без хаты я.
Снял уголок у Лешего.
Не брит. Слегка взъерошенный.
В таком вот состоянии
От вас, мои хорошие,
Держусь на расстоянии.
Влюбился бы, да где уж там...
Седа моя головушка.
Чем меньше нравлюсь девушкам,
Тем больше тянет к вдовушкам.

Михаил    ГУТМАН

От Бога сидя одесную
Я постучусь негромко в лес...

+ + +
От Бога сидя одесную
В день сотворенья своего,
Адам спросил, рванув штрафную:
"Я мыслю. Значит, существую?"
И Бог ответил, не взыскуя:
"Да, но не более того"...

+ + +
Я постучусь негромко в лес,
Где от рождения небритый
И умным детством позабытый,
Живет хозяин этих мест.

И мне откроется тропа,
Травой заросшая по горло
С тех самых пор, как выкрал город
Меня, когда я вдруг пропал.

Затем и он возникнет вдруг,
Как в давнем детстве, ниоткуда.
И я скажу: "Ну, здравствуй, чудо.
Прости меня, мой старый друг".

И мудрый Леший все поймет.
И ни о чем меня не спросит.
И поведет меня он в осень.
И в детство, знаю, приведет...

Твержу, что больше не украсть
Меня Urbi et Orbi, дескать,
Забыв, что нет возврата в детство,
Что в детство можно только впасть...

Петр    КОМАРОВ

Таежные гравюры
Олененок
Коза

Таежные гравюры

Олененок

Среди кустов зеленых,
У речки серебристой,
Гуляет олененок —
Теленочек пятнистый.

Он ходит по опушке
В лесной своей сторонке,
И у него веснушки —
Совсем как у девчонки.

Коза

Пришла коза напиться,
Стоит за тальниками,
Точеные копытца
Поставила на камень.

Потом к воде припала,
Прислушалась тревожно
И листик чернотала
Сорвала осторожно...

Лада    МАГИСТРОВА

Над сонною водой туманы синие...

+ + +
Над сонною водой туманы синие,
Над бухтой на заре гусиный гам
И звонкие ноктюрны петушиные —
Вот что такое Ольга по утрам.
Здесь жизнь течет размеренно, спокойно,
В ней нет ни перепитий, ни тревог,
В получку здесь мужей встречают жены
И в этом видят счастия залог.
Здесь попросту грешно не быть счастливым —
Ведь в Ольге испокон веков живет
Такой пристойный и благочестивый
Вполне добропорядочный народ.
Здесь от добра добра никто не ищет,
Всего превыше ценится уют,
Потрепанные пухлые сберкнижки
Здесь, как зеницу ока, берегут.
И в домиках со ставнями резными,
Вдали от политических страстей,
Храня свои семейные святыни,
Плодят благопристойнейших детей.
Привязанности здесь поллитрой мерят,
Ведут услугам очень точный счет
И очень аккуратно браконьерят,
Не ошибившись, скажем, целый год.
Об интеллектуальных скажем вкусах:
Предпочитают в Ольге, так сказать,
Единственное высшее искусство —
Со смаком кости ближним промывать.
По праздникам гуляют под гармошку,
Предпочитают водочку вину.
По осени выходят на картошку,
Зимою обмывают свежину.
И в этой мирной благодати божьей
Легко укорениться и процвесть.
Сомненья наших ольгинцев не гложут,
И в этом, право, смысл какой-то есть.
Лишь изредка под выгоревшим флагом,
Когда крутая захлестнет пора,
Заходят в бухту переждать штормягу
Обветренные злые катера.
И к радости провинциальных модниц
По Ленинштрассе лихо так пройдет
Вразвалочку при всем честном народе
Подвыпивший бродяга-мореход.
В столовке, что зовется рестораном,
Закажет он соленую симу.
Послушать треп о заграничных странах
Подвалят алкоголики к нему.
Ну что еще вам рассказать к примеру...
Природой Ольгу не обидел Бог.
Нет слов, она не Рио-де-Жанейро,
Но в общем-таки милый уголок.

Новелла    МАТВЕЕВА

Какой большой ветер!
Маяк
Песнь о далекой дали

Какой большой ветер!

Какой большой ветер
Напал на наш остров!
С домишек сдул крыши,
Как с молока – пену,

    И если гвоздь к дому
    Пригнать концом острым,
    Без молотка, сразу,
    Он сам войдет в стену.

Сломал ветлу ветер,
В саду сровнял гряды —
Аж корешок редьки
Из почвы сам вылез
    И, подкатясь боком
    К соседнему саду,
    В чужую врос грядку
    И снова там вырос.

А шквал унес в море
Десятка два шлюпок,
А рыбакам – горе,—
Не раскурить трубок,
    А раскурить надо,
    Да вот зажечь спичку —
    Как на лету взглядом
    Остановить спичку.

Какой большой ветер!
Ох! Какой вихорь!
А ты глядишь нежно,
А ты сидишь тихо,
    И никакой силой
    Тебя нельзя стронуть:
    Скорей Нептун слезет
    Со своего трона.

Какой большой ветер
Напал на наш остров!
С домишек сдул крыши,
Как с молока – пену...

    И если гвоздь к дому
    Пригнать концом острым,
    Без молотка, сразу,
    Он сам уйдет в стену.

Маяк

Я истинного, иссиня-седого,
Не испытала моря. Не пришлось.
Мне только самый край его подола
Концами пальцев тронуть довелось.
Но с маяком холодновато-грустным
Я как прямой преемственник морей
Беседую. Да, да, я говорю с ним
От имени спасенных кораблей!
Спасибо, друг, что бурными ночами
Стоишь один, с испариной на лбу,
И, как локтями, крепкими лучами
Расталкиваешь темень, как толпу.
За то, что в час, когда приносит море
К твоим ногам случайные дары —
То рыбку в блеске мокрой мишуры,
То водоросли с длинной бахромою,
То рыжий от воды матросский нож,
То целый город раковин порожних,
Волнисто-нежных, точно крем пирожных,
То панцирь краба, – ты их не берешь.
Напрасно кто-то, с мыслью воровскою
Петляющий по берегу в ночи,
Хотел бы твой огонь, как рот рукою,
Зажать и крикнуть: "Хватит! Замолчи!"
Ты говоришь. Огнем. Настолько внятно,
Что в мокрой тьме, в прерывистой дали,
Увидят
И услышат
И превратно
Тебя не истолкуют корабли.

Песнь о далекой дали

Где-то
    в далеких краях
Есть одинокий маяк.
Старенький сторож на нем обитает,
Серые волны, скучая, считает.
Знаю: встречает, потом – провожает

    Все уходящие вдаль корабли.

Знаю: пучина морей
Скрыла троих сыновей.
Не оттого ли с тех пор и доныне
Старенький сторож перечит пучине?
Пальцем грозит океанской пустыне,

    Бурю встречая, трясет головой...

Но временами маяк
Весь расцветает, как мак;
Лодка подходит к нему с провиантом.
Старенький сторож нарядится франтом,—
Шляпу с коричневым кожаным бантом

    Держит рукой, чтобы ветер не снес...

Все же в конце-то концов
Лодка уносит гребцов.
Не оттого ли с такою тревогой
Вдруг просыпаюсь я ночью глубокой?

    Только помыслишь о дали далекой,—
    Кругом от грусти идет голова...

Борис    МОЖАЕВ

Скрылись мачты стройные...
На набережной

+ + +
Скрылись мачты стройные
В сумрачной дали.
Корабли дозорные
Огоньки зажгли.

Над лесными падями
Свесилась листва.
И тихонько падают
О тебе слова.
                            Владивосток.
                            1952 г.

На набережной

До блеска отшлифован парапет.
Обрывист берег... Тусклыми шарами
Электролампы льют лимонный свет,
И тяжко дышит океан под нами.

Люблю смотреть сквозь ночи пелену,
Огни судов встречая долгим взглядом,
И молча слушать сонную волну,
И жадно пить волос твоих прохладу.
                            1953 г.

Евгений    РЕЙН

Пятьдесят седьмой
В бывшем отеле "Челюскин"...

Пятьдесят седьмой

Владивосток. Пятьдесят седьмой.
Прибой. Золотой Рог.
Бедный изгнанник, за кутерьмой
что я увидеть мог?
Бегут двухнедельные поезда,
перевалив за Урал.
Падает огненная звезда,
метеорит. Аврал.
Хрущев на дачах Политбюро
соленое сало ест,
и век получает свое тавро,
и плачет Двадцатый съезд.
А я выхожу на последний перрон,
где Тихий кипит океан,
ГУЛАГ отправляется в перегон,
Хрущев поднимает стакан.
У пристани лайнер "Советский Союз"
полощет кровавый стяг,
младенец, еще никого не боюсь,
растерян, и сир, и наг.
Японское море стоит за кормой,
и в кружках синеет спирт,
и переселенец, что чумовой,
на каменных досках спит.
На малахитовых скалах моржи
ныряют в пенный прибой,
винтовки, "калашниковы" и ножи
довольны сами собой.
Прожектор встает до Большого Ковша,
и радиорубка кричит,
и молодая моя душа
выстреливает в зенит.
Когда трехлинейки бледным огнем
плюются в седой туман,
перед Камчаткой стоит вверх дном
взбаламученный океан.
Пять суток не устают винты
бурлить холодную соль,
и вот, наконец, причал и кранты.
Заклинивает буссоль.
Дымится Авача, и падает трап,
не дремлет НКВД,
и гибель охотится на растяп
с наколкой на животе.
Татуировка синее сна,
разлука больше страны,
на пальцах табачная желтизна,
и водка от сатаны.
И женщина бледный помадит рот
и в тушь окунает глаз,
и череп отбрасывает апперкот
отвесно, что ватерпас.
Дымится Авачи лубочный ад,
в цистернах клокочет нефть.
Чего же ты хочешь? Ты сыт и свят
и весел, как белый свет.
Ты будешь жить еще пятьдесят,
а может быть, сотню лет.
и через полвека тебя поразят
и магнум и арбалет.
Трехслойные девочки лягут к ногам,
и деньги придут на счет,
и в Лондоне Дженнифер Маккадам
в спальню твою войдет.
Возьми свой рюкзак, затяни ремень
и закури "Беломор",
комета Галлея бросает тень
на темя твое в упор.
Возьми свой пропуск с чужим гербом,
войди в пограничный дым,
осядь в ресторации за столом
нетрезвым и молодым,
глотай свои триста печальных грамм,
закусывай балыком,
пусть гордость твоя пересилит срам,
о чем горевать? О ком?
Хоть дьявол призвал тебя на рандеву,
архангел летит в головах,
забвение скатывается в траву,
но к небу восходит прах.

+ + +
В бывшем отеле «Челюскин»
Ныне опять «Версаль» -
Трезв и еще не узнан,
Я оболью хрусталь.
Жизнь пролетела где-то,
Я ко всему привык,
Перед кончиной света
Кончился материк.
Так для чего же, Боже,
Узел Ты завязал,
Время конца итожа,
С дальней дугой начал.
Тысячи километров,
Проволоку границ,
Два океана-ветра,
Сто миллионов лиц,
Винт пароходной бури,
Тени эсминцев в ней,
С дрожью дорожной дури,
С сумерками огней,
Лаву твоих вулканов,
Ход перелетных стай,
Водку пустых стаканов,
Пенье под Первомай,
Полный глоток эфира,
Торпедоносцев гром,
В руки вложил полмира,
Чтоб отобрать потом.
Но я вернулся. Падай
В руки мои прибой,
Все оказалось правдой,
Я остаюсь с тобой.
Гневной волны последней
Снова целую след,
Темной, сорокалетней,
Падающей в просвет.

Александр    РОМАНЕНКО

Свиристит ночная тишина...
Это жизнь или игра?..
Бессмертие
Холодный дом. Окраина села...

+ + +
Свиристит ночная тишина.
Берестяная подвешена луна
За окошком, на невидимом гвозде,
И тесемочка протянута к звезде.
К той неведомой опоре всех опор,
О которой я не знаю до сих пор...
Никаких научных споров не велось,
Просто кажется, что есть же в мире гвоздь,
На который кто-то некто иль никто
Ночь повесит, как дырявое пальто,
Острым временем пробитое насквозь...

+ + +
Это жизнь или игра?!
Я всегда иду по грани,
Все мне кажется – играю
В прятушки. Из-за угла
Мой соперник выбегает,
Звонко в стенку ударяет
И кричит мне – "Туки-та!"
Жизнь, святая простота,
В мой костер дровишки носит,
Ничего взамен не просит,
Ничего не говорит,
А костер горит, горит!

Бессмертие

Словно пес, изготовившись к вою,
Стану я к своему изголовью:
Спи спокойно, последнее тело,
Наконец-то и ты отболело
И отпало осенним листом...

+ + +
Холодный дом. Окраина села.
Сюда меня случайно завела
Февральская слепая непогода.
Темно. Я занят разрешеньем кода –
Хожу и повторяю безутешно:
"Математически модель безгрешна –
Покой и воля равносильны счастью"...
Четвертый день беснуется ненастье,
И твердь земную заметает снег.
Напрасно одинокий человек
Рассчитывает точную модель.
"На свете счастья нет..."
Метель, метель...

Александр    ТВАРДОВСКИЙ

В тайге Приморья
За далью – даль (фрагмент)

В тайге Приморья

Как будто дождь медовый выпал
Над этой чудной стороной:
Так густо дух таежной липы
Стоит тягучий и парной.

И над дорогой, над машиной,
И надо всей самой тайгой –
Бездонный ровный звон пчелиный,
Бессонный день жары глухой.

Здесь царство липы, – клен и ясень,
Орех и дуб в ее тени...
А четкий строй таежных пасек
Поселкам нынешним сродни.

И простота, и стройность та же,
И блеск проструганной сосны,
И легкость звонкая, и даже
Щеголеватость новизны.

За далью – даль
(фрагмент)

... Огни. Гудки.

По пояс в гору,
Как крепость, врезанный вокзал.
И наш над ним приморский город,
Что Ленин нашенским назвал..,

Такие разные – и все же,
Как младший брат
И старший брат.
Большим и кровным сходством схожи
Владивосток и Ленинград.

Той службе преданные свято,
Что им досталась на века,
На двух краях материка

Стоят два труженика-брата,
Два наших славных моряка –
Два зримых миру маяка...

Владивосток!

Наверх, на выход.
И – берег! Шляпу с головы
У океана.

- Здравствуй, Тихий,
Поклон от матушки Москвы;

От Волги-матушки – немалой
И по твоим статям реки;

Поклон от батюшки Урала –
Первейшей мастера руки;

Еще, понятно, от Байкала,
Чьи воды древнего провала
По-океански глубоки.
От Ангары и всей Сибири,
Чей на земле в расцвете век, –
От этой дали, этой шири,
Что я недаром пересек.

Она не просто сотня станций,
Что в строчку тянутся на ней,
Она отсюда и в пространстве
И в нашем времени видней.

На ней огнем горят отметки,
Что поколенью моему
Светили с первой пятилетки,
Учили сердцу и уму...

Илья    ФАЛИКОВ

Вот-вот возвестят о себе водостоки...
Письмо