СТРАТИГРАФИЯ

        Первые стихотворные опыты мы можем найти в старых газетах, в частности, на страницах газеты "Владивосток", которая начала издаваться в 1883 году. До этого момента, как известно, шло переселение из центра России через Сибирь. А затем – морское, на пароходах Добровольческого флота "Россия", "Петербург" и других. До нас дошли строчки и о морском переселении, начавшемся в 1883-м. Безвестный автор откликался на прибытие очередной группы переселенцев в 1886 году такими стихотворными строчками:

        Морской офицер Павел Иванович Гомзяков (1867-1921) родился в Благовещенске, в семье священника. Затем семья переехала во Владивосток, где он учился в гимназии. Закончил медицинский факультет Императорского Юрьевского университета (Тарту), после учебы вернулся во Владивосток, служил врачом во флотском экипаже. Гомзяков плавал, был в Японии, в Китае, на Камчатке. Во Владивостоке издал три сборника стихов, из которых сохранился лишь третий – "Ad astra" ("К звездам"), изданный в 1911 году. В числе первых изданий называют также сборник "На память друзьям", вышедший во Владивостоке в 1885 году.
        Особая страница в поэзии Дальнего Востока – творчество Николая Петровича Матвеева (1865-1941). Прозаик, поэт, краевед, журналист, издатель, глава уникального рода Матвеевых, давших отечественной литературе несколько замечательных литературных имен: Венедикта Марта, его сына поэта Ивана Елагина, журналиста Николая Матвеева-Бодрого, его дочь Новеллу Матвееву.
        Сразу отметим, что в стихах Павла Гомзякова и Николая Матвеева – начало одной темы, которую можно обозначить как тему дальневосточной тихоокеанской Руси. Да, Владивосток – не Петербург, не Москва... Но это Владивосток! Это окно в Тихий океан, в Азию... И первым поэтом был тот, кто дал городу столь поэтическое название. Отнюдь не завоевательное начало в нем, а самое мирное, доброе, ибо "Владеть востоком – значит жить/ /В соседстве мирном по делам... //Отсюда нам идти и плыть/ /По океанам и морям".
        Тема Владивостока войдет в стихи разных поэтов и по-своему будет решаться в творчестве Николая Асеева, Павла Васильева, Арсения Несмелова, Георгия Корешова, Анатолия Кашеиды, Александра Твардовского, Ивана Елагина, Геннадия Лысенко и других. И по ходу нашего разговора мы еще скажем о тех штрихах, приметах, которые внес каждый из авторов в эту прекрасную и притягательную тему. "Владивостокский мотив" в русской поэзии – кто скажет, что такого мотива нет? Но открытие этой темы – в стихах Николая Матвеева и Павла Гомзякова. Вот в каком многообразии красок увиден город глазами поэта тех лет:

...Лежит, окутанный полупрозрачной мглою,
В коричневых холмах родной Владивосток.
Кой-где синеет дым и вьется вверх струею,
И алой краской дня румянится восток.
(Павел Гомзяков).

        Первая четверть XX века в поэзии Приморья также оставила заметный след. В русскую литературу ворвались героико-трагические мотивы, связанные с русско-японской войной. И в крае стали известны "Варяг" ("Наверх вы, товарищи!"), "Плещут холодные волны", "На сопках Маньчжурии". Прозвучало и здесь стихотворение В. Брюсова "К Тихому океану". На страницах периодической печати, в частности в стихах того же Николая Матвеева, появляются революционные ноты. А тут с Дальнего Востока потянулись призывники – началась первая мировая война, и мужиков она не обходила нигде, вот и дед по матери автора этой статьи с первой мировой, с германской не вернулся... Так что тема не дальняя и не абстрактная.
В 1914 году во владивостокской газете "Текущий день" было опубликовано стихотворение Павла Далецкого "Русским воинам" – автору будущего романа "На сопках Маньчжурии" было11 лет...
        Четыре года шла война.
        Усиливалось влияние различных декадентских групп, намечался уход в узкое, невзрачное, неясное. Символисты, футуристы, акмеисты, пролеткультовцы – все это где-то роилось, но на местном уровне яркого выхода в поэзии не находило. Преисполнялась невнятных порывов лирика Венедикта Марта, некоторых других авторов. Важно то, что шел духовный поиск, возникала постоянная потребность художественного осмысления мира.
        "Пусть сильнее грянет буря..." – призывали не только политики, но и художники и поэты. Звали бурю – она пришла. Великая Октябрьская революция (иные сейчас называют ее переворотом). Осознание революции и последовавшей за ней гражданской войны как национальной катастрофы, как социального катаклизма, как братоубийственного противостояния в те годы находило в поэзии отдельные отзвуки. Для большинства же поэтов "середины не было", в этой классовой и интернациональной схватке Россия нередко представлялась началом мирового революционного пожара. Поэзия политизируется. Волной революционных событий в Приморье прибивает разных поэтов: Сергей Третьяков, Всеволод Иванов, Арсений Несмелов, Николай Асеев, многие другие бегут на восток в надежде укрыться от бури. Или вместе с бурей. Приморье на несколько лет становится средоточием своеобразной культурной жизни, где сталкиваются различные литературные направления. Борьба, борьба. И так до 1922 года. С одной стороны, за власть Советов, с другой – за Русь святую. Красные и белые... И еще один определяющий фактор – оккупация Дальнего Востока иностранными интервентами, японцами, американцами. 4-5 апреля 1920 года во Владивостоке выступили японские войска и разгромили отряды рабочих. Были убиты Сергей Лазо, его сподвижники Сибирцев и Луцкий. "События кровавой ночи после этого убийства приобрели еще большую выпуклость, и вот в Приморье на момент установилось то, что люди называют национальным единением", – это оценка не сегодняшнего дня. Так говорилось в книге "Неравнодушные строчки", выпущенной в Чите в 1921 году. Этот исторический момент – борьба во имя национальных интересов – отозвался и в поэзии тех дней: в стихах Н. Асеева, С. Третьякова, С. Алымова, Н. Костарева, В. Марта, А. Богданова, А. Ярославского, К. Рослого, П. Парфенова. Песенное обрамление тема борьбы найдет в знаменитой партизанской песне П. Парфенова "По долинам и по взгорьям", имеющей свою историю. В 1918 году во Владивостоке создается ЛХО (литературно-художественное общество). Еще его иногда называли "Литературным балаганчиком". Тон здесь задавали футуристы: Н. Асеев, Д. Бурлюк, С. Третьяков, критик Н. Насимович-Чужак. Они издавали журнал "Творчество". Вышло семь номеров: шесть во Владивостоке, седьмой – в 1921 году в Чите.
        В журнале – обличение иностранной интервенции, белогвардейцев, отражение событий в крае и в стране. У кормила журнала – футуристы, и эстетическая позиция журнала – соответственно футуристическая: пропаганда футуризма как единственного выразителя идей пролетариата в искусстве, отрицание русской классики как "либерально-помещичьей духовной пищи", претензия на гегемонию, на создание особого искусства. Витийствовал "отец русского футуризма" Д. Бурлюк, знакомя всех со своей продукцией: "Пускай душа лишь гордая издевка,//Душа – кабак, а небо – рвань,//Поэзия – истрепанная девка,//А красота – кощунственная дрянь". Разумеется, цитировалось и другое стихотворение, написанное им еще в 1913 году: "Я бросаю гордый клич -//Это спич://Будем кушать камни, травы,//Сладость, горечь и отравы,//Будем лопать пустоту,//Глубину и высоту,//Птиц, зверей, чудовищ, рыб,//Ветер, глину, соль и зыбь!"- внекорневая, абстрактная, холодная поэзия пустот... В пору ожесточенной борьбы, в 1920 году, многие поэты разъехались в разные стороны: одни – в Харбин, другие – в Читу, третьи – еще дальше. Скажем, Д. Бурлюк уехал в Японию, а затем – в США. Одна из газет тех лет иронизировала: "Не удалось Владивосток//Ему кривляньем одурачить//И он поехал на Восток,//А из Японии утек//Американцев околпачить" ("Голос Родины", 1922, ноябрь). В эмиграцию уйдут многие... И кто сейчас бросит камень в них?!
        В Чите в 1921 году Н. Чужак выпустит книгу своих теоретически-полемических статей "К диалектике искусства", в которой объявит бой реализму, русской классике. Даже пропаганда творчества В. Маяковского, которая велась на страницах "Творчества", имела эту футуристическую, антиреалистическую направленность, но на Дальнем Востоке футуристы не прижились. Известность приобрели "партизанские поэты" К. Рослый, В. Кручина, Г. Отрепьев, Н. Костарев, П. Парфенов.
        После завершения гражданской войны целая группа поэтов уходит в эмиграцию: Арс. Несмелое, Вс. Иванов и другие. Их творчество в последние годы возвращено нашему читателю. Несомненно, самым крупным поэтом русского дальневосточного зарубежья стал Арсений Несмелое. Раньше других вернулся Всеволод Никанорович Иванов, автор целого ряда замечательных исторических произведений, написанных уже после возвращения: "Черные люди", "Пушкин и его время" и другие. Тема изгнания, рассеяния, тоски по России, обретения точки опоры стали лейтмотивом в творчестве поэтов русского восточного зарубежья. Ушло узкозлободневное, идеологизированное, нетленным остается то, что преодолевает временное, не обходит национальное и общечеловеческое, раскрывает героическое, драматическое и трагическое.
        Во второй половине 20-х годов своими стихами заявляют себя во Владивостоке П. Далецкий, П. Васильев. Их поэзия, особенно стихи приехавшего сюда молодого, стихийно одаренного Павла Васильева, проникнута лиризмом, глубинным выражением личности. Здесь, на страницах молодежной газеты, были напечатаны первые стихотворения будущего известного русского поэта, чья жизнь трагически оборвалась в 1937 году. В ту пору его даже назвали "владивостокским поэтом", и отсюда, с этим титулом, он поехал завоевывать Москву...
        В конце 20-х годов П. Далецкий, выпустив здесь и стихи и прозу, уедет, разумеется, не без напора рапповцев, из Владивостока в Ленинград. Он напишет много повестей и романов, наиболее известным из которых станет роман "На сопках Маньчжурии".
Каждое время имело свой пафос, свою тональность. Свою тональность имели и тридцатые годы – время дальневосточных строек и "котлованов". Центральное место в поэзии занимает тема созидания, преодоления трудностей, "покорения природы". Это пафосное, созидательное начало входит в стихи приморских поэтов Вячеслава Афанасьева, Александра Артемова, Георгия Корешова. Достоинством многих стихов поэтов-дальневосточников в те годы станет обращение к традициям русского землепроходчества, кругосветных плаваний. Тогда было модным вести свою родословную от 17-го года. А тут вдруг – герои русской истории, и не в победном, а в драматическом ракурсе:

Мы знаем дорогу и ночью, и днем,
Наш компас проверен отцами.
Мы древним путем в океане идем,
Путем, завоеванным нами.
(А. Артемов, "Дорога отцов").

        В 50-60-е годы в поэтический отсек приморского литературного корабля приходит пополнение новых авторов. В газетах края, а затем в книжном издательстве выходят поэтические сборники Анатолия Кашеиды, Бориса Можаева, Виталия Коржикова, Анатолия Павлухина, Ивана Степанова. Не очень густо, конечно. Много переизданий Н. Асеева и других не местных поэтов – признак явного неблагополучия в развитии поэзии молодых. Стереотипы мышления внедряются и в поэзию: отсюда риторика, холодный пафос, инерция рифмованных строк – примером может быть коллективный сборник "Стихи молодых", кстати, в те же годы критично оцененный в рецензии Н. Старовойтова. Местные критики не обольщались слабыми стихами даже на громкие темы... Ряд удачных произведений посвящен теме родного края, красоте его природы (Борис Глушаков, Иван Степанов).
        В эти годы в критике оживленно заговорили о самовыражении в поэзии, о преодолении литературных стереотипов "лирики общих мест". Может ли быть лирика безличностной? Правда, термин "самовыражение" понравился не всем, даже А. Фадеев, осуждавший безличную лирику на II съезде писателей, советует обойтись без этого слова: им, мол, пользовались декаденты всех мастей. Но лирика становится эмоциональней, богаче. Некоторые поэты пробуют себя в жанре лирической поэмы ("Я люблю" А. Кашеиды). Лиро-эпические поэмы чаще всего превращаются в лирико-публицистические, где на первое место выходит все та же риторика, декларативность.
        Определенное звучание получает тема борьбы за мир – ведь сразу после войны в 1946 году Черчилль в Фултоне произнес свою пресловуто знаменитую речь, открыв ею незримые фронты "холодной войны". На страницах флотской газеты "Боевая вахта" поэт-моряк Виктор Карпов ведет отдел сатиры, который потом получает название "Под киль". Некоторые авторы, начав с поэзии, уходят в прозу, добиваясь именно здесь более заметных успехов (Г. Халилецкий). Кстати, во Владивостоке свои первые прозаические произведения издает Б. Можаев, автор широко известного впоследствии романа "Мужики и бабы", повести "Живой". Творческую биографию начинают здесь многие поэты, которые впоследствии будут работать в столичных городах. И их московские сборники в основе своей несут дальневосточный морской колорит, колорит окраинной России, романтичной и суровой.
        Многие годы сдерживает развитие поэзии во Владивостоке, как и литературы в целом, отсутствие толстого или даже тонкого журнала. Сколько попыток – и никакого журнала нет. Но зато выходят альманахи. С 1941 года вышло более двадцати альманахов "Советское Приморье". Затем "Тихий океан", "Тихоокеанский прибой", "Золотой Рог". Печатает приморцев и "Дальний Восток". На страницах альманаха "Тихий океан", литературно-художественных сборников "Литературный Владивосток", "Тихоокеанский прибой" широко представлено творчество поэтов края, поколения, как морские валы, идут одно за другим.
В 70-80-е годы пафос нравственных исканий поэтов Приморья углубляется. Выходят поэтические книжки Юрия Кашука, Вячеслава Пушкина, Ильи Фаликова, Бориса Лапузина, Игоря Рабеко, Яна Вассермана, Александра Романенко, коллективные сборники "Срезы", "Восход" и другие.
        Именно в 70-е на приморском небосклоне ярко загорелась поэтическая звезда Геннадия Лысенко. Многое в жизненной и поэтической судьбе роднит его поэзию с творчеством вологодского поэта, служившего на флоте Севера, в Поморье, Николая Рубцова. И оба шли они от традиции Сергея Есенина, который, говоря о своих стихах, обращал внимание "на лирическое чувствование и ту образность, которая указала пути многим и многим молодым поэтам и беллетристам". "Не я выдумал этот образ, – пояснял Есенин. – Он был и есть основа русского духа и глаза, но я первый развил его и положил основным камнем в своих стихах" ("Ключи Марии"). "Выявление органического", "органическая образность", вобравшая впечатления личной судьбы и судьбы поколения, определили звучание поэзии Геннадия Лысенко и в строках о родном крае, перерастающих в стихи о матери-России, и в его любовной лирике. Жизнь отпустила малый срок этому самобытному поэту, творчество которого мы по праву можем назвать нашей малой классикой", классикой дальневосточной ветви русской поэзии.
        Можно сказать, что Владивосток среди всех дальневосточных городов остается самым поэтическим городом. Хотя, возможно, это сразу же оспорят в других городах Дальнего Востока. Спорит сама поэзия. Волна за волной идут поэты.


Публикуется с некоторыми сокращениями
_________________________________________________________
Вступительная статья к сборнику "Сто лет поэзии Приморья"
изд. "Уссури", Владивосток, 1998

Владимир    ЩЕРБАК
Не о гении – о Гене я

В конце семидесятых – начале восьмидесятых годов прошлого столетия в литературной, а точнее, поэтической жизни Владивостока произошла творческая вспышка, похоже, аномальная. Пожалуй, иначе не скажешь, потому что по истечении почти тридцати лет мне кажется странным появление в одном провинциальном городе одновременно целой группы ярких одаренных людей. И самое поразительное, что все они были почти ровесниками, с разницей в один-два года. Леня Воеводин, приехавший из Иркутска, Саша Куликов – местный, Саша Лобычев с Байкала, Федя Макаров из Ростова, Алексей Рассказов – местный, Юра Рудис, родившийся на Украине, но уже почти местный. В пору трагической смерти в 1978 году поэта Геннадия Лысенко, который занимался молодыми поэтами, им исполнилось всего по девятнадцать-двадцать лет. И пришли они уже к Юрию Кашуку, который после долгих переговоров подхватил осиротевшую после смерти Лысенко литературную студию при Приморском отделении Союза писателей и назвал ее "Мастерская".
Нас, я имею в виду Александра Радушкевича, Татьяну Вассунину, Юрия Павленко, Владимира Вещунова, уже отметившихся на каких-то семинарах и кое-какими публикациями, и их – молодых – разделяло почти десять лет. Кашук называл их второй генерацией "Мастерской", ну а мы, соответственно, первая. Красивые, непохожие в литературном смысле друг на друга, но бесспорно талантливые и интересные в жизни, они были, как и положено молодым, нахальными гениями, авторитетов не признавали, и только студийная дисциплина не давала им очень уж разгуляться при обсуждении стихов. Самым немногословным, но и самым категоричным из них был, пожалуй, Юра Рудис.
Вечер, стихи, взволнованный автор ждет суждения, мы обдумываем, чего бы сказать поумнее, и вдруг из угла доносится негромкое - "параша". Это мог быть только Рудис, и переубедить его было невозможно. Он совершенно не выносил пошлости и банальности ни в каком проявлении. И, в общем-то, имел право, поскольку сам всегда был внезапно метафоричен, его стихами двигал сильный человеческий импульс, строка была настоящим поэтическим жестом.

Ну жизнь пошла – хоть волком вой.
Люблю одну, а сплю с другой.
Предательство всегда без смысла.
Воспоминаний ветер злой.
Бессильно лампочка повисла
над окаянной головой.

Она идет, она спешит.
Спокойна, стискивает руки.
А за спиной ее летит
полупрозрачный бес разлуки...

А утром грянет надо мной
лица внезапная похожесть,
и я пойму: она, быть может,
и обернулась слепотой.

Это стихотворение было, наконец, напечатано в "Рубеже" (№ 3, 1998 г.), почти через двадцать лет! А в том далеком восемьдесят первом мы готовили подборку стихов нашей студии "Мастерская" для журнала "Литературная учеба", и, конечно же, тогда публикация этого, так любимого всеми нами стихотворения Юры Рудиса была абсолютно невозможна. Но сколько мы ни бились, первые две строчки не поддавались никакой правке, стихотворение теряло свой пульс, ритм, просто гасло.... Так и послали. Но то, что тогда нельзя было опубликовать полностью из Юриных стихов, густо процитировал Станислав Куняев во вступительной статье к студийной подборке. А наряду с приведенным, например, еще такое:

На шестнадцатом причале
свищет дьявол "Ай-люли".
Сокол гибнет от печали,
куры дохнут от любви.

Когда я через несколько лет оказалась в редакции "Литературной учебы", сотрудники журнала все еще помнили стихи Рудиса и цитировали его строчки. Не удивительно, его поэзия всегда моментально захватывала сюжетным напором, пусть нередко и хаотичным, живой интонацией, в которой то и дело прорывается предельная искренность. Многое запоминалось своей афористичной точностью. Ну, вот еще по памяти из ранних стихов: "Слез не имея своих, / плачу слезами чужими / и забываю свое / вдруг опустевшее имя"; "Сыграла юность, что могла, / теперь другое будет пенье. / От любящих не жди спасенья – / они нам не желают зла"; "Было пальцы не разжать, / было жарко, душно, тошно, / и ворочался пиджак / на спине моей, как лошадь".
Мне и сейчас кажется трудной, да и бессмысленной правка его стихов. И вовсе не потому, что они идеальны, просто его стихи, как дикие кусты, которые, в отличие от садовых декоративных, нельзя подстричь и придать им удобную форму. То есть, конечно, можно и подстричь, но это уже будет что-то совершенно другое, ненатуральное – "параша", одним словом. Сегодня я нашла в его подборках несколько попыток переделки старых стихов и остаюсь при том же мнении.

Мы жили во Владивостоке рядом: Юра – возле стадиона "Авангард" на Светланке (тогда Ленинской), а я чуть выше – на Пушкинской, 111. Мой деревянный дом с большими оранжерейными окнами был для студийцев открыт всегда, и он частенько забегал ко мне. Внешне флегматичный, даже какой-то неповоротливый, интеллигентный мальчик (отец – морской офицер, мать - доцент кафедры математики в ДВГУ), он, между тем, работал слесарем-судокорпусником на Дальзаводе, там, где и ломовым мужикам приходилось туго. А позже, уже в Грузии, – каменотесом, арматурщиком и сварщиком на стройке. В студии Юра был любимчиком, у нас все очень ценили чувство юмора, и тут уж он был в своей стихии. Причем не только в беседах, своих рассказах, но и в жизни.
В поэтических застольях Юра, выпив, крепился недолго, надо сказать, хотя и старался, затем слегка бушевал и часто уходил в чужой куртке или обуви. На что бабушка, встречая его в прихожей, нежно говорила: "Добытчик ты наш!"
Вспоминается и такое. Рассвет, новогоднее утро, большая квартира Саши Радушкевича. Только-только упал последний боец. Вдруг слышу: "Проснись, пожалуйста, умоляю... Я не могу жить без тебя". И когда я, как та ворона, услышавшая сладкие речи, разлепила глаза, он, стоя передо мной на коленях, заныл: "Я не могу жить без тебя, пожалуйста, пойдем, поищем мои очки". А теперь представьте ужас сильно близорукого человека, проснувшегося с похмельной головой в чужой квартире, наполненной посторонними спящими телами, – и без очков! Но не таков был наш молодец Юра Рудис. Хотя я и оставалась единственным трезвым человеком в тогдашней компании, но дело в том, что была такой же близорукой, как и он.
С 1982 года, когда Юра уехал в Тбилиси, мы общались с ним очень редко, пунктирно. Порывшись в Интернете, обнаружила, что в этом пространстве он считается "известным сетевым литератором". Сама я, наверное, уже вряд ли перестроюсь, чтобы воспринимать прозу или поэзию с экрана монитора, не перелистывая книгу. И потому рада, что наша встреча с Юрой, через такие долгие и взрывные годы, дай Бог, не последняя, происходит в достойном месте – на страницах "Рубежа". И, судя по стихам, Юра сохранил не только свой абсолютно рудисовский, одновременно ироничный и драматичный, а подчас и жесткий взгляд на окружающее, но и нежное сердце друга.
______________________
Альманах "Рубеж" № 7

МЕДНЫЙ ВЕК – МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ СЕМИНАР

Андрей    СОЛОНИЦКИЙ
Из истории литературы: Методологический семинар

        Эти гости "Серой лошади" – гости из прошлого. Стихотворения, помещенные здесь, в основном написаны лет десять назад – в то время, когда единственным доступным средством тиражирования была пишущая машинка и рек-ламные тексты не были самым популярным поэтическим жанром. Этих авторов объединяет не только время и место (все они тогда жили во Владивостоке), но и личная дружба, и общность взглядов на поэтическое творчество. Они регу-лярно встречались, писали стихи, прозу, драматические произведения, издавали журнал "Воскресенье". Тираж журнала был ограничен: шесть-восемь экземпляров. В 1997 г. была издана в ста экземплярах книжка избранных поэтиче-ских произведений безусловного лидера Семинара – А. Кашина. Говорят, что у членов Семинара были случайные публикации в изданиях, выходивших большим тира-жом, однако редакционная коллегия этими изданиями не располагает. Несмотря на то, что эти авторы широко не публиковались, их творчество оставило заметный след в литературной жизни нашего города. Их стихотворения переписывались, заучивались наизусть и до сих пор на устах любителей поэзии:

… Никогда мы не будем свободными:
обреченные пятиться раком,
мы являемся братьями сводными
тараканам, клопам и собакам…
… С детства быть я хотел пианистом,
но в руках у меня – контрабас.
С детства быть я хотел коммунистом,
но я есть Карабас Барабас…
… Таня бабочку тиранит:
то подушит, то поранит…
С. Дедик

… Чует и сердце мое, и печень:
все изменяется и течет,
но на вопрос "чет или нечет?"
я отвечаю: "Чет!"…
… Когда весна, тогда порой вечерней
приходят тучи из чужой дали
и дождь идет, и дождевые черви,
покинув норы, лезут из земли.
В такие дни я бос…
А. Кашин

… Садовник пилит дерево в саду,
и труд его немалых требует усилий.
На кухне плачет старый кот Василий,
и катится слеза в сковороду…
… Живу едва-едва, уже ношу в кармане
два медных пятака: я сам себе палач…
Н. Черкас

… Принц сидел на комоде,
герцог сидел под столом.
Один все видел под острым,
другой – под тупым углом…
С. Чернышев

… Я родился в шестьдесят втором году
двадцатого века.
Не было до меня на земле
другого такого же человека…
… Моя жизнь – это старости детский глагол,
что огнем полыхает из рта…
С. Лю-Золин

        ...есть традиция связывать поэтическое творчество и другие явления общественной жизни: политические события, явления в сфере производства и проч., даже ставить в зависимость поэзию от этих явлений. Безусловно, в интересующий нас период таких событий было много, и они были очень разными: ХХVII съезд КПСС, Первый съезд народных депутатов, первоапрельская павловская реформа цен, путч 19 августа 1991 г. и др. Безусловно, все это влияло на умонастроение как писателей, так и читателей, и у части редакционной коллегии было желание указать год создания каждого стихотворения. Однако этого не случилось, и вот почему.
Содержание стихотворений членов Семинара прямо не связано с этими событиями, и на восприятие их творчества знание дат повлиять не должно. Более того, их творчество редакционной коллегией рассматривается как актуальное и современное нынешнему поколению и не утратившее своей ценности по прошествии всех этих лет. Мы решили ограничиться краткой хронологией Семинара: 1982 – знакомство участников Семинара между собой; 1986 – встречи и литературное творчество стали регулярными и С. Дедик купил пишущую машинку; 1988 – возникновение самоназвания "Методологический семинар", начало работы над первым номером журнала "Воскресенье" (всего вышло четыре номера); 1989, январь – выпуск первого номера журнала; 1991, ноябрь – отъезд С. Дедика на постоянное место жительства в г. Иерусалим; 1994, 12 января – гибель А. Кашина, прекращение деятельности Семинара.
Эта статья была бы неполной, если бы не было сказано о тех членах Семинара, кто по разным причинам остался за пределами этой публикации, и тех, кто был близок Семинару своим творчеством или по духу. Это прежде всего "патриарх методологического движения", инициатор создания Семинара, на чьей кухне все познакомились и продолжали встречаться на протяжении десяти с лишним лет, филолог Евгений Туфанов; его жена Эмилия; неутомимый спорщик, поэт, прозаик, драматург и педагог Николай Пинчук; живущий в Благовещенске поэт, композитор и филолог-литературовед Евгений Еремин; филолог Андрей Солоницкий; Лиана Чернышева; поэт, музыкант и программист Андрей Шибаев; филолог, сейчас уже доктор филологических наук, один из крупнейших специалистов по русской поэзии ХХ века Любовь Кихней; поэт, лидер группы "Бунт зерен" Анатолий Погодаев; интеллектуал, эстет и меценат Сергей Павленко; поэт и философ Александр Петрович Романенко; ныне живущий в Израиле поэт и прозаик Анатолий Лернер; суровый критик и поэт Александр Лобычев; гости журнала "Воскресенье" поэты Анатолий Кабанченко и Валентин Степанов; мистик и ученый одновременно, поэт Вячеслав Комаров.

______________________________
Альманах "Серая Лошадь" № 2

 ЖЕЛЕЗНЫЙ    ВЕК