Медный Век – Приморские Струны

Приморские Струны

Впервые фестиваль авторской песни получил свое название
в 1978 году, когда его провели на стадионе "Динамо".
С 1979 фестиваль проводится на берегу моря (обычно в бухте "Шамора").
В последние годы число участников и гостей фестиваля исчисляется тысячами,
число иногородних и иностранных делегаций – до сотни.

И вот коснулся колокольный звон...

И вот коснулся колокольный звон
Деревьев сонных, мокрых крыш,
Туманом светлым входит сон,
А ты, душа, еще не спишь.

А ты, наполненная болью,
Все рвешься в небо до утра,
Но между небом и любовью -
Дождя ночного маета.

Зачем, скажи, мне эта мука —
Иметь слова и все ж молчать,
И видеть вечную разлуку,
Не зная, кто придет встречать.

Не зная, у какого ветра
И где назначено Судьбой,
Переступив порог заветный,
Вдруг снова встретиться с Тобой.

И вот коснулся колокольный звон
Деревьев сонных, мокрых крыш,
Туманом светлым входит сон,
А ты, душа, еще не спишь.

Нарисованный мир

Я живу не с вами, не с вами,
Я живу в нарисованном мире.
Я пою, и сорю словами,
И смеюсь в запыленной квартире.

За окном нарисованы клены,
Шорох ветвей весенних...
Нарисован закат невесомый
И слежалого снега тени.

А когда я проснусь завтра утром -
Разрисую, раскрашу деревья,
Все придумаю так, как будто
В самом деле все, в самом деле.

Сочиню свою музыку звонкой капели,
Натяну я пиджак, затертый до дыр,
И шагну я туда – в неоткрытый доселе
Свой нарисованный мир.

Запущу облака и солнце зажгу,
Разбросаю цветы по поляне...
Я не с вами, не с вами, не с вами живу -
Я живу в весеннем тумане!..
________________
http://www.bards.ru

В приморском городе...

В приморском городе – октябрь,
            конец курортного сезона.
Разноголосые ветра
            свистят со всех восьми сторон.
Лишь в теплой гавани кафе
            четыре местных Робинзона
Пьют крепкий кофе и в окно
            глядят, как чалится паром.

Там бородатый пассажир
            и боцман в пробковом жилете
Лениво сетуют на жизнь.
            А волны бьются о борта.
А боцман курит самосад,
            и самый любопытный ветер
Уносит дым, ловя его
            прямо из боцманского рта.

Какая странная печаль
            на этом береге, открытом
Две сотни лет тому назад
            одним веселым моряком!
Какая жуткая волна
            паром качает, как корыто,
Грозя его перевернуть
            вверх обветшалым ржавым дном!..

Настало время привыкать,
            увы, к совсем иным сезонам.
Из дальних странствий возвратясь
            под мухой, то есть под шафе,
Спасать и души, и тела свои,
            подобно Робинзонам,
На тесных кухонь островках
            и в теплых гаванях кафе.

По проходным дворам Владивостока

По проходным дворам Владивостока
            ткёт осень золотую паутину,
И отступают вечные туманы,
            и чайки ошалелые кричат.
Сентябрь-художник школьной акварелью
            дописывает в сумерках картину,
Где призраком Летучего Голландца
            горит звезда, как эльмова свеча.

По проходным дворам Владивостока
            между камней сырых и молчаливых
По лестницам скрипящим, словно трапы
            причаливших навеки кораблей,
Проходит осень. И восточный ветер,
            соединяя воды двух заливов,
За островами пожинает бурю,
            как злаки с колосящихся полей.

Я прохожу сквозь выгнутые арки,
            дворы проходят сквозь меня, как кадры
Отснятого когда-то кинофильма
            о детстве и о сказочных морях.
Но в полночь в бухте Золотого Рога
            возникнут паруса Черной Эскадры,
И задымит на рейде «Петропавловск»,
            а рядом с ним – не сдавшийся «Варяг»!

И я увижу сквозь дымы Цусиму,
            позор и пораженье Порт-Артура,
И красные знамёна над Сучаном,
            и триколор, простреленный свинцом,
И в Спасске паровозной топки пламя.
            И то, что пуля – всё-таки не дура,
Докажет мне конвой на пересылке
            и новый век с ухоженным лицом.

По проходным дворам Владивостока
            домохозяек греет бабье лето,
На бельевых веревках сохнут вещи,
            попавшие недавно под тайфун,
И школьники поют о бригантине, –
            и очень обнадёживает это,
Поскольку доброта – неизмерима,
            а лиха, как известно, – только фунт.
____________________________________
http://www.andr-zemskov.narod.ru/tvorch.htm

Ко мне на ужин прибыл таракан...

Ко мне на ужин прибыл таракан.
Вот так – пришёл, пробросил "добрый вечер".
Сначала изучил пустой стакан,
Затем вздохнул и принялся о вечном:
О том, что перестройка – это бред,
Что Мишка – негодяй похлеще Пуги,
А полдник, ужин, завтрак и обед
Украли коммунисты и хапуги.
"Вот коммуняки, господи прости -
Живучи, как клопы, и шиш поймаешь,
И сколько, тля, указов ни спусти -
И половины их не передавишь."
Он помянул Лубянку и Форос,
Всё вопрошая чуть ли не со стоном -
За что, залей им в глотку дихлофос,
Он гиб и голодал под Белым Домом?!.
О, как бедняга всех их обличал!
Достал я корку хлеба из кармана -
Он почему-то сразу замолчал
И стал домашним тихим тараканом...
Нет, видно, не про то ты всё поёшь.
Кто без греха? Все в чём-то виноваты.
Ведь сам-то ты на Сталина похож:
Такой же хитрый, рыжий и усатый.
Я отпустил его ко всем чертям,
И он нырнул под ножку табуретки.
Ведь кто-то должен ползать по щелям,
Орать на власть и драться за объедки.

Вальс-диссонанс

Тополь красивый, высокий и нежный,
Тополь вальсирует в облаке снежном, –
Раз-два-три-раз, – не сбивается с такта
Под диссонанс белизны и заката.
Ласковый пух как на старой картинке,
Ласковый вальс на потертой пластинке
Раз-два-три, раз-два-три, – где-то в затишье
Пагоды, пагоды, лотосы, вишни...
Годы и годы летим по Вселенной.
Мы – это ноты, легки и нетленны.
Мы – это пух тополей на закатах.
Мы – это стук метронома в палатах.
Раз-два-три-раз, – мы платочки и каски,
В нас диссонансом взрывались фугаски...
Вальс тополей горделивый и нежный,
Вальс-параллель между "будет" и "прежде".
Раз-два-три-раз,.. В довоенной квартире
К "раз-два-три-раз" подбиралось "четыре".