+ + +
Измазав желтый полушалок
багровой глиною кювета,
береза белая лежала
как совесть,
брошенная кем-то.

+ + +
В небе закатном неравенства знак —
клин журавлиный.
А если наука
учит, что Севера больше, чем Юга,
разве докажешь, что это не так,
разве воротишь последнюю стаю?
Сяду и алгебру перелистаю.

+ + +
Собака была старой,
белой.
Уже поговаривали:
куда б ее деть?
А собака умела
прямо в душу глядеть.
И однажды,
прильнув к колену
сгустком верности и тепла,
собака почувствовала измену,
вышла из дому
и умерла.

+ + +
Узнав бескрылость ложных истин,
мы все же верим им в душе.
Так дуб хранит всю зиму листья,
давно погибшие уже.

+ + +
Морские птицы не поют
ни за полночь,
ни спозаранку.
Им предначертан неуют
большой,
как счастье наизнанку.
Им отведен приют средь скал
и чужд им вылизанный берег..
Я сам порою узнавал
в черте крыла заветный пеленг.
Он звал меня —
и взлет был крут,
и черствый лед был с места стронут...
Морские птицы не поют —
кричат они,
а то и стонут.

+ + +
Мне девять лет. Я бью баклуши,
изрядно в этом преуспев.
Земля и вправду стала сушей —
такая сушь,
такой рельеф,
как будто бритвой-безопаской
прошлись по полю.
Сенокос
успел вогнать природу в краску,
но не довел еще до слез.
Канун осенних наводнений.
По разуменью моему
мир состоит из крайних мнений,
сведенных нынче к одному.
Канун осенних разногласий.
Как непорочна синева!
Мне девять лет.
Я в третьем классе.
И мама все еще жива.

+ + +
Приснится же!
Мороз,
потемки,
окрестный вид пустынно-груб,
и ты один,
как в анатомке
непризнанный родными труп.

+ + +
Любил открыто – рисовал с натуры.
Любил тайком – распахивал окно:
влетали любопытные амуры
и бабочки ночные заодно.

Брал карандаш по поводу любому,
писал взахлеб о собственной судьбе.
Но не завел семейного альбома —
мы и на фото сами по себе.